«Москва, звенят колокола…» Впрочем, доминирующие на выставке авторские интонации – совершенно иные, хотя дата открытия выставки и приходится на сентябрь, время обычно бравурного празднования столичного Дня города. Название проекта позаимствовано у книги мемуаров Раисы Орловой и Льва Копелева, посвященной обстоятельствам жизни московской интеллигенции времен хрущевской оттепели и брежневского застоя. «Люди тянулись друг к другу. Образовывались как бы клетки новой общественной структуры. Впервые возникало настоящее общественное мнение, - вспоминает Орлова. – В квартирах, а тогда еще в комнатах коммунальных квартир, у столов, заставленных разнокалиберной посудой, за едой, которая чаще всего сводилась к водке с селедкой и винегретом, а потом к чаю с печеньем, происходили многочасовые роскошные пиршества мысли, создавались и оспаривались теории, ниспровергались старые авторитеты, утверждались новые».
Москва, когда она становится предметом художественного исследования, чаще всего предстает в образе порта семи морей, столицы великой державы, вообще своеобразной «точкой схода». Между тем, немало найдется художественных произведений, причем, не только принадлежащих лагерю неофициального, «диссидентствующего» искусства, но и у вполне благополучных по советским меркам авторов, по-другому толкующих образ нашего города. Начать хотя бы с обширного цикла акварелей Александра Лабаса «Уезжают из Москвы», запечатлевшего людей, спешно покидающих город в поездах военного времени. Тема «удаления» - на фронт, в лагерь, в эвакуацию, в эмиграцию, наконец, или хотя бы в провинцию (не говоря уж о новых московских районах) – могла бы стать темой отдельного искусствоведческого осмысления. Город меняется – иногда до неузнаваемости. И вместе с изменениями архитектурной «среды обитания» нечто необратимое происходит с его обитателями. «Я выселен с Арбата и прошлого лишен», - спел Булат Окуджава в 1982-м. Несколько лет назад «Ковчег» показал выставку «Гибель Арбата» - в шестидесятые годы прошлого века фотограф Александр Потресов планомерно фиксировал уничтожение исторической застройки в самом центре столицы. Совместный фотопроект Андрея Волкова и Светланы Ланшаковой посвящен призрачно-неуютной Москве семидесятых. Многие городские виды и места – Собачья площадка, Павелецкий рынок, Мерзляковский переулок – сегодня остались только на снимках да в работах Евгения Окса, Антона Чиркова, Зои Куликовой, Василия Коротеева, Алексея Айзенмана, Николая Гришина, Николая Витинга, Виктора Дувидова, Леонида Зусмана, Тамары Рейн, Екатерины Раскиной, Светланы Егоровой, Ивана Полиенко – художников несхожих, но одинаково влюбленных в свой город. Архитектурно-строительное «усовершенствование» столичного центра привело, кроме всего прочего, к насильственному переселению многих художников в малоосвоенные «спальные» районы, сделав их принудительными источниками визуального вдохновения. Космически-пустынные пространства в местах будущих новостроек на рубеже «оттепели» запечатлены в рисунках, акварелях и линогравюрах Ольги Эйгес. График Александр Максимов стал в семидесятые годы ХХ столетия чуть ли не главным бытописателем отдаленного района Бескудниково; образы периферийных «коробок» тогда же появились и в работах Гарифа Басырова – в частности, в его офортах цикла «Пригород». Юрий Фатеев и сегодня в мастерской у станции метро «Бибирево» пишет Красную Пресню, места своего детства. Ностальгия по часто нелепой, немного провинциальной, но все же очень человечной прежней московской застройке сквозит в живописи Натальи Нестеровой и Екатерины Григорьевой. Михаил Рогинский, даже отправившись в эмиграцию, в Париже продолжал писать московские очереди и коммунальные кухни, памятные еще с брежневских лет. Большая часть творческого наследия другого московского пейзажиста Эммануила Визина давно хранится, в основном, в Израиле. Художник-эмигрант, живущий во Франции с 1972 года «невозвращенец» Николай Дронников, представлен в экспозиции живописью шестидесятых годов и графическими портретами своих современников из круга и поколения Копелева и Орловой… В общем, эта выставка – о том, что сегодня другие «мы» обнаруживаются вдруг в городе, расположенном аккурат на том месте, где когда-то бурлила «наша Москва».
