Выставочный проект галереи «Ковчег» в Выставочных залах Государственного музея А. С. Пушкина (ул. Арбат, 55/32)
Одни годы проходят незаметно и стираются в памяти поколений, другие – оставляют яркий след в истории человечества. Далекий 1921-й вписан в хроники исключительно важными, повлиявшими на ход дальнейшей истории, хотя и мало сопоставимыми, событиями – вроде изобретения инсулина в Канаде или основания Коммунистической партии Китая. В России в тот год неурожай и гражданская война вызвали чрезвычайный голод – в частности, в Поволжье. В1921-м регулярные части Красной Армии под командованием Тухачевского подавили крестьянское восстание в Тамбовской губернии, в Кронштадте произошло восстание военных моряков, заключенный в Риге договор положил конец войне между Советской Россией и Польшей. Было много потерь: в Неаполе ушел из жизни знаменитый тенор Карузо, в Петрограде – поэт Александр Блок. В подмосковном Дмитрове умер теоретик русского анархизма Петр Кропоткин, в Москве – основоположник современной аэродинамики Николай Жуковский. В числе приговоренных к смерти в 1921-м – обвиненный в принадлежности к контрреволюционной организации и тогда же расстрелянный поэт Николай Гумилев. На Х съезде РКП(б) Ленин объявил о переходе страны к новой экономической политике, а Совнарком принял вскоре декрет «О государственном имущественном страховании», положив начало страхованию частных хозяйств «от пожаров, падежа скота, градобития растительных культур, а также страхованию от аварий на путях водного и сухопутного транспорта»...
Как воспринимались перечисленные и близкие им по времени события современниками из числа профессиональных творцов – художниками, музыкантами, актерами только зарождавшегося, пока еще немого, кинематографа, сегодня известно неплохо. Но не менее любопытно самое начало третьего десятилетия ХХ века отразилось в произведениях наиболее ярких юных дарований той баснословной эпохи. «При иных закатах солнце, опускаясь, красит прощальным светом облака на западе, и этот свет бежит до крайних границ востока, а там на одну минуту распускается роза. Это – наше воспоминание о детских годах, и нужно им дорожить, оно мимолетно. Оно дается в утешение уже не имеющим будущего», - писал в автобиографическом повествовании «Времена» изгнанный из России в 1922-м писатель Михаил Осоргин. Не все юные героини нынешней выставки были знакомы друг с другом. Жившие «в том далеком 1921-м» в Петрограде сестры Надежда и Евгения Погоняловы просто не подозревали о существовании своей сверстницы москвички Марии Владимировой. Возраст, любовь к рисованию и чрезвычайно яркое время, отпечатавшееся в их акварелях и рисунках, дали кураторам выставочного проекта основание для сопоставления их наследий в едином выставочном пространстве. Наследие сестер Погоняловых было впервые показано галереей «Ковчег» в 1996-м, в собственных стенах и в рамках самой первой ярмарки «Арт Москва». Стараниями того же «Ковчега» и галереи ROZA AZORA работы Владимировой впервые встретились со зрителями только минувшей весной – в общем, нельзя сказать, что существование этих творческих наследий для зрителя новость. Однако при сопоставлении оба пласта работ обретают новое качество. …
Когда-то Погоняловы жили в Петербурге, на Большой Морской. Дача в Келомякки, шляпный «Салон мадам Погоняловой» в Гавани...В начале гражданской войны, с наступлением голода, Павел Федорович, бывший главный бухгалтер Балтийского завода, с женой и дочерьми перебрался на юг, в Таганрог. Вернулись обратно только через несколько лет, в разгар нэпа. До семнадцати-восемнадцати лет Женя и Надя рисованием не увлекались. Страсть к работе акварелью пробудилась во многом благодаря кинематографу, пленительным лентам с Верой Холодной и Лилиан Гиш, Иваном Мозжухиным и Рудольфо Валентино. Сказалось и то, что мама Жени и Нади, Елена Петровна, известная в Петербурге модистка, сумела передать дочерям интерес и внимательное отношение к костюму, обуви, прическам. Все это, помноженное на девическое воображение, любовь к литературе и изящным искусствам, а также несомненные природные способности барышень дали такой удивительный результат, вызывающий восторг и какую-то светлую грусть даже много лет спустя.
У Марии Владимировой, также взявшейся за карандаш и кисть с приходом нэпа, был свой вдохновитель: младший брат ее матери художник Георгий Ечеистов. В 1919-1921 Манюра, как звали Марию в семье, была частым гостем в квартире, которую Ечеистов делил с художником Георгием Щетининым. Здесь – очевидно, под их руководством – она создавала рисунки, используя зачастую бумагу, на которой стояла печать МАСТАРЧУВ. Можно сказать, это была печать времени: «Артель чувствующих и мастерская чувств» - так называлось маленькое творческое объединение, состоявшее поначалу всего лишь из двоих участников – Ечеистова и Щетинина. Творческий архив Владимировой содержит полторы сотни графических работ этого периода.
Впоследствии Марии Николаевне не довелось получить «системное» художественное образование. Тем не менее, ее последующая жизнь была так или иначе связана с тем, что она любила и могла делать. В середине 1930-х Владимирова трудилась в «Союзфильме» («Союзмультфильме»). Погоняловы тоже не стали художниками: их последние рисунки датированы 1927 годом. Сестер, как и их сверстницу-москвичку, ждали будни и тяжелые испытания – годы за чертежной доской, ленинградская блокада. До конца жизни любили они разглядывать свои рисунки, каждый раз воскрешая в памяти дни молодости. Девические работы Марии Владимировой семья Ечеистовых обнаружила в домашнем архиве около года назад…
Как воспринимались перечисленные и близкие им по времени события современниками из числа профессиональных творцов – художниками, музыкантами, актерами только зарождавшегося, пока еще немого, кинематографа, сегодня известно неплохо. Но не менее любопытно самое начало третьего десятилетия ХХ века отразилось в произведениях наиболее ярких юных дарований той баснословной эпохи. «При иных закатах солнце, опускаясь, красит прощальным светом облака на западе, и этот свет бежит до крайних границ востока, а там на одну минуту распускается роза. Это – наше воспоминание о детских годах, и нужно им дорожить, оно мимолетно. Оно дается в утешение уже не имеющим будущего», - писал в автобиографическом повествовании «Времена» изгнанный из России в 1922-м писатель Михаил Осоргин. Не все юные героини нынешней выставки были знакомы друг с другом. Жившие «в том далеком 1921-м» в Петрограде сестры Надежда и Евгения Погоняловы просто не подозревали о существовании своей сверстницы москвички Марии Владимировой. Возраст, любовь к рисованию и чрезвычайно яркое время, отпечатавшееся в их акварелях и рисунках, дали кураторам выставочного проекта основание для сопоставления их наследий в едином выставочном пространстве. Наследие сестер Погоняловых было впервые показано галереей «Ковчег» в 1996-м, в собственных стенах и в рамках самой первой ярмарки «Арт Москва». Стараниями того же «Ковчега» и галереи ROZA AZORA работы Владимировой впервые встретились со зрителями только минувшей весной – в общем, нельзя сказать, что существование этих творческих наследий для зрителя новость. Однако при сопоставлении оба пласта работ обретают новое качество. …
Когда-то Погоняловы жили в Петербурге, на Большой Морской. Дача в Келомякки, шляпный «Салон мадам Погоняловой» в Гавани...В начале гражданской войны, с наступлением голода, Павел Федорович, бывший главный бухгалтер Балтийского завода, с женой и дочерьми перебрался на юг, в Таганрог. Вернулись обратно только через несколько лет, в разгар нэпа. До семнадцати-восемнадцати лет Женя и Надя рисованием не увлекались. Страсть к работе акварелью пробудилась во многом благодаря кинематографу, пленительным лентам с Верой Холодной и Лилиан Гиш, Иваном Мозжухиным и Рудольфо Валентино. Сказалось и то, что мама Жени и Нади, Елена Петровна, известная в Петербурге модистка, сумела передать дочерям интерес и внимательное отношение к костюму, обуви, прическам. Все это, помноженное на девическое воображение, любовь к литературе и изящным искусствам, а также несомненные природные способности барышень дали такой удивительный результат, вызывающий восторг и какую-то светлую грусть даже много лет спустя.
У Марии Владимировой, также взявшейся за карандаш и кисть с приходом нэпа, был свой вдохновитель: младший брат ее матери художник Георгий Ечеистов. В 1919-1921 Манюра, как звали Марию в семье, была частым гостем в квартире, которую Ечеистов делил с художником Георгием Щетининым. Здесь – очевидно, под их руководством – она создавала рисунки, используя зачастую бумагу, на которой стояла печать МАСТАРЧУВ. Можно сказать, это была печать времени: «Артель чувствующих и мастерская чувств» - так называлось маленькое творческое объединение, состоявшее поначалу всего лишь из двоих участников – Ечеистова и Щетинина. Творческий архив Владимировой содержит полторы сотни графических работ этого периода.
Впоследствии Марии Николаевне не довелось получить «системное» художественное образование. Тем не менее, ее последующая жизнь была так или иначе связана с тем, что она любила и могла делать. В середине 1930-х Владимирова трудилась в «Союзфильме» («Союзмультфильме»). Погоняловы тоже не стали художниками: их последние рисунки датированы 1927 годом. Сестер, как и их сверстницу-москвичку, ждали будни и тяжелые испытания – годы за чертежной доской, ленинградская блокада. До конца жизни любили они разглядывать свои рисунки, каждый раз воскрешая в памяти дни молодости. Девические работы Марии Владимировой семья Ечеистовых обнаружила в домашнем архиве около года назад…
